История Надежды Гуриевой известна многим. Ее часто просят вспомнить о событиях, которые пришлось пережить, и, что неудивительно, она всегда рассказывает о них, явно скрывая внутреннюю боль, сжав зубы. К ней приезжают из-за рубежа, она ездит по городам России и доносит одну мысль – память о событиях сентября 2004 года должна жить в каждом.
В апреле Надежда Гуриева и ее дочь, Ирина, которую спасли спецназовцы, посетили Екатеринбург с большой программой, в рамках которой Надежда Ильинична уделила внимание общению с нынешними преподавателями, обмену опыта с ними. «Обмен опытом – он всегда хорош. Даже плохим опытом. Человек думающий всегда сделает для себя выводы», – считает Надежда Гуриева. Вопреки ожиданиям некоторых читателей здесь не будет воспоминаний о зверствах террористов, такой информации предостаточно. Мы поговорили о сегодняшней жизни простого учителя, пережившего ужасную трагедию.
– Надежда Ильинична, вы нередко встречаетесь с разными людьми и рассказываете об ужасных событиях в Беслане 2004 года. Кажется, что это ваша миссия. Что вы стремитесь донести до людей?
– Сразу после теракта у меня была мысль, что память об этом нужно сохранить. Потому что как только мы забываем – снова происходит трагедия. Человек без памяти жить не может. Он просто перестаёт быть личностью.
Ломоносов однажды сказал: «Народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего». Разве не правда? Абсолютная правда. Стерев прошлое, мы стираем будущее. Сохранить историю, чтобы не потерять свою идентичность – для меня это главное, поэтому я говорю даже о самых печальных её страницах.
Очень хочу, чтобы все понимали: мы – Россия. И неважно, кто мы по национальности, какую веру несем. У нас есть одна общая основа, которую нельзя потерять.
– Многим известно, что по вашей инициативе в школе № 1, где вы работаете, был создан Музей памяти бесланского теракта.
– Да, мы начали его создавать в 2005 году. В 2007-м был открыт зал Памяти, затем зал Славы, зал истории школы… И вот в 2017-м открыли уже седьмой зал. Сейчас у нас там выставка к столетию революции.
– Кто обычно посещает музей?
– Наши гости – самые разные люди! Например, в этнографическом зале бывает очень много малышей из детских садов. В зале Великой Отечественной войны – посетители от детсадовцев до школьников. Практически еженедельно бывает одна-две группы разного возраста. Это могут быть школьники, студенты, люди, которые приезжают из-за пределов республики, из-за рубежа, военные, учителя, из крупных и маленьких городов. Как можно не заехать в Беслан, проезжая мимо? Для каждого пришедшего в школу провожу экскурсию по музею, потом хожу с ними на мемориал школы, на кладбище. Людей бывает много.
– Получается, целиком и полностью только вы музеем занимаетесь?
– Не только я. Другие учителя могут провести экскурсию и некоторые дети. Но при такой нагрузке, при которой наши учителя работают… Мы сохранили воспитательную работу в школе в полном объёме. У нас, например, проводят фестиваль танцев народов мира. Это одна из форм терапии искусством. Было уже семь фестивалей. Причем отмечу, что хореографов в нашей школе нет, все делают классные руководители с детьми. У нас великолепный хор – один из лучших в республике.
– Кажется, Беслан, к сожалению, остался в истории именно тем городом, где в 2004 году случился террористический акт. А что в Беслане сейчас, чем живет город?
– Прямо скажем – хорошего не много. Потому что, как все маленькие города, он переживает большие экономические трудности. Очень плохо с работой. Многие реформы не лучшим образом отражаются на жизни людей. Но у Беслана появилось огромное количество друзей, которые помогают нам пережить горе. Иногда появляется жуткая мысль, что, если бы не эта беда, мы бы никогда не узнали бы столько замечательных людей...
Часто бывает, что люди, приехавшие к нам в школу, просто становятся близкими друзьями. И приезжают снова и снова, привозят своих друзей. Так было, например, когда к нам приехал руководитель отдела гуманитарных проектов культурного центра «Солдаты России» Георгий Борисов – мы крепко дружим уже несколько лет. Близкие друзья есть за рубежом, которые все время с нами. Долгие годы помогают лечить и реабилитировать ребят.
Нам продолжает помогать общественная организация «Художественный центр «Дети Марии» из Москвы. Их профиль – работа с воспитанниками психоневрологических интернатов. Впервые они попали к нам, когда Иришка, моя дочь, была в третьем классе. Ее класс был на самом деле самым сложным, потому что это был сборный класс. Первые учителя у них погибли. И отношения, и сами дети были очень тяжелые – вот они и стали с ними работать. Можете представить, что вот эти бывшие третьеклашки, с которыми «Дети Марии» начинали работать, теперь сами волонтеры в этой организации. И не только там! Везде, где они появляются и видят, что нужно что-то сделать, кому-то помочь, они тут же включаются и делают сами.
– Если говорить о жизни детей, переживших теракт в Беслане, как сложились их судьбы?
– По-разному. Но главное – тогда всем дали возможность учиться. Все окончили школу, практически всем дали возможность поступить в институт. Так продолжалось лет восемь. А дальше уже приходилось самим, без помощи. Был, например, договор с Петербургским ИНЖЭКОНом, они принимали наших детей на обучение в течение десяти лет. В первые годы они вообще забирали старшеклассников к себе прямо в 10-м классе. Потом наши дети поступали к ним и очень многие остались в Петербурге, потому что в республике мало работы. Есть ребята, которые получили профессию, но не работают по ней.
Примечательно, что многие ребята стали поступать в военные училища, в медицинские и юридические вузы. Понятно, почему: желание помочь и желание предотвратить – все это в наших детях есть.
– В каждом материале о вас, Надежда Ильинична, акцент делается на том, что, несмотря на все сложности, после теракта и траура вы снова вернулись преподавать в ту же школу. А призвание учителя – оно в чем?
– Во-первых, у меня не было выбора. Наша учительская династия с конца XIX века. Так что обратной дороги нет. Просто не представляю себе, чем бы я занималась другим. И потом у меня был вот этот маленький человечек, моя дочь, который ходил за мной с одним и тем же вопросом: «Мама, когда пойдем в школу?» А я не могла по состоянию здоровья какое-то время выйти на работу… В конце ноября, когда смогла перемещаться более-менее нормально, мы пошли… Для некоторых детей проводила уроки и на дому – тогда они не могли ходить в школу из-за ранений или из-за психологических проблем.
Вопрос «Стоит возвращаться или нет?» никогда не возникал – ответ был очевиден. Кто лучше мог помочь этим ребятам, чем мы – те, кто был с ними тогда в том зале? Эта трагедия объединила нас, мы стали одной большой семьей и ею останемся.
Призвание учителя, на мой взгляд, помочь маленькому человеку вырасти неравнодушным и найти своё место в жизни.
– Боюсь, что сейчас таких учителей, которые верны своему призванию, подобно вам, почти не осталось.
– Вместе с грязной водой выплеснули ребенка – так сделаны реформы школы. У нас в музее есть один экспонат. Это аттестат на звание учителя школы. Аттестат на звание учителя! И подписан он министром образования. Это был 1938 год. Вот тогда отношение было к учителю! А сейчас учитель – это услуга. А ко всем услугам и прислугам относятся соответственно. Верных своему призванию учителей много. На них ещё и держится наше образование.
– И ученики, вероятно, тоже меняются.
– Конечно! Они и у нас меняются. Вот все эти гаджеты и научили наших детей только играть. Смотреть, читать и не вникать в сюжет, ничего не видеть. Да и вообще: можно разве хорошую вещь назвать «гаджетом»?
– И все же давайте обратимся к событиям 2004 года. Как тогда проходила реабилитация детей?
– Сразу после теракта нам сказали, что год мы не будем учиться. Что всех будут лечить, восстанавливать, а потом мы пойдем снова в те классы, в которые должны были. Но потом нас стали всех быстренько вызывать на работу, вплоть до того, что брали расписку, что если не выходишь, то на твое место найдут другого – словом, вынудили выйти на работу. Люди с неснятыми швами вышли…
Тогда был очень тяжелый год. Постоянно менялся состав в классах. Одни дети уезжали на лечение, другие выходили на занятия. Очень помогали психологи Москвы, Петербурга – те, у кого был опыт работы с травмой, театральная терапия. Я помню, как к нам приезжал Екатеринбургский ТЮЗ, привозила свой спектакль Ярослава Пулинович. Вообще у нас с Уралом какая-то особая дружба выстраивается. Наверное, из-за гор.
– Знаете, лично мне кажется, что Беслан особо ничему не научил. Во всяком случае, в нашем городе изменение только одно: теперь в День знаний у каждой школы стоят полицейские. А у вас что-то изменилось после событий Беслана?
– Внешне – да. Учебный год начинается 5 сентября. И полицейские стоят везде за две недели до этого и позже. В музей приблизительно с середины июля идут люди – группами, по одному… Так бывает до конца ноября. В другое время – реже.
– Как вы думаете, нужно ли больше внимания уделять охране школ или все же не стоит из учреждения делать военный объект?
– Охранять необходимо – время теперь такое. Те времена прошли, когда мы не закрывали двери... Сейчас: железные двери, решетки на окнах... Мы водили и возили детей, куда хотим. Совершенно спокойно. Теперь боимся, опасно, дорого… Новая проблема возникла – мы не знаем свою страну. Нельзя любить то, что ты не знаешь. Отсюда многочисленные конфликты, войны, боль.
