Почему именно Сахновский? Это, кажется, загадка и для него. «Любой автор хотел бы знать, почему его читают, тогда он бы знал, на какие кнопки нажимать. У меня есть очень простой принцип. Текст должен нравиться мне самому», – рассказывает Сахновский. Его идеология – «частная жизнь частного человека». С нами Игорь побеседовал об особенностях перевода литературных произведений, о месте пропаганды и о роли маленького человека.
– Издание книги в Екатеринбурге – процесс тяжелый?
– У большинства писателей в Екатеринбурге издание книги происходит не вполне естественно: издают за свой счет, многие сами реализуют тираж. А в нормальном мире должно происходить так: издательство покупает у тебя права на издание твоей книги, платит аванс и оговаривает проценты от продаж. Продавать собственные книги – не дело писателя. Правда, мне приходилось сталкиваться со случаями, когда издательство хитрит, не сообщает реальный тираж.
– В плане продаваемости на Западе рынок сложный?
– Он сложный разных смыслах. Меняется политическая и культурная ситуация. Это влияет на интерес к авторам. В годы перестройки был острейший интерес к современной русской литературе. Сейчас он сильно упал. Дело не только в западных читателях, я считаю, но и в нас. Многие авторы увлеклись чем-то вроде культурного «междусобойчика» – у нас свои «духовные скрепы», а бездуховный Запад пусть не суется. Вот он и не суется.
– Вероятно, с вами не согласовывают текст перевода ваших книг. И все же какие-то вопросы переводчики вам задают?
– Совершенно резонно издатели согласовывают название книги, если оно поменялось в процессе перевода. Например, парижское издательство GALLIMARD посчитало нужным переименовать роман «Насущные нужды умерших»: назвать его женским именем «Роза». Я подумал: хорошо, пусть будет так, тамошний издатель лучше знает, что понятнее для французов.
А вопросы переводчики присылают разные, иногда очень смешные. Например, вот немецкая переводчица спросила в письме: «У вас сказано, что на стене дома гудроном было написано слово, означающее полный конец всему. Мне, конечно, не важно, что это за слово потому что оно не названо, но все равно интересно знать». И предложила свой вариант. Но ошиблась. А смысл нецензурного слова, которое подразумевалось, я ей кое-как объяснил.
– Вам никогда не было страшно, что в переведенной версии произведение потеряет тот смысл, который вы изначально в него вкладывали?
– Мне кажется, это почти неизбежно. Это особенно ясно понимаешь, когда получаешь много читательских отзывов. Даже читающие по-русски «теряют» какие-то вещи, будто это проходит мимо них. В то же время они извлекают какие-то свои версии, которые ты как автор даже не имел в виду. С этим ничего нельзя сделать. Ни одного человека невозможно заставить читать книгу ровно так, как она написана.
– Чем сегодняшний читатель отличается от читателя советских времен?
– Он стал более замороченным. Больше зависит от телевидения – и соответственно от пропаганды. Советский читатель, по большому счету, пропаганде не верил. Было больше наивности, но меньше веры во всякую пропагандистскую туфту.
Читатели, к сожалению, существа простодушные. Это не значит, что я свысока смотрю на читателей. Но я бы не сказал, что те авторы, которые ударяются в пропаганду, такие уж нечитабельные. У них достаточно много своих читателей, которые заражены этим духом и черпают из него какой-то энтузиазм.
– Вы сказали в одном интервью: «Не надо путать духовность с духовкой или духотой». Что привело к этой мысли?
– Я с сожалением наблюдаю, как у нас многие люди становятся жертвами пропаганды. Сейчас стало выгодно (в разных смыслах) доказывать, как мы возвышены духовно по сравнению с бездуховным Западом, с «гнилой Европой». Хотя на самом деле, если говорить о реальной выгоде для нашей страны, нужно просто помнить, что исторически Россия – часть Европы и что наш язык вобрал в себя, по словам Мандельштама, энергию эллинской культуры.
– Когда государство литературой не занимается, литература при этом развивается более свободно?
– Да, конечно, гораздо лучше, когда государство этим не занимается. Оно не должно вмешиваться в это дело. Лучше и для литературы, и для государства в целом. Собственно, никогда официально навязанная идеология никакой особой пользы не приносила. Ни людям, ни литературе, ни государству. Это верный способ отбить всякий интерес к идеям и доверие к ним.
– А как должна формироваться какая-то мораль, если нет идеологии?
– Самый лучший урок для детей – это личный пример. Не назидание на тему доброты, а пример со стороны взрослых. Ну, и со стороны того же государства. У нас есть одна вечная колоссальная проблема – кромешное неуважение человека к человеку. У нас все еще решается один вопрос, который, кажется, уже решен во всем мире: «Что важнее – человек или государство?» Об этом у нас все еще спорят, причем очень бурно, иногда с кровавыми результатами, и ничего хорошего из этого выйти не может. Когда какая-то идеология утверждает, что государство важнее человека, и когда вообще задается этот вопрос, это значит, что никакой пощады не жди, никакого «маленького человека» не пожалеют: он будет страдать, будет «идти в расход», как расходный материал. Государство ценно тем, насколько высоко оно ценит и бережет маленького человека. У нас, к сожалению, практически всю нашу историю «маленький человек» был самым дешевым расходным материалом. Дешевле гвоздей и спичек.
– А может ли маленький человек влиять на формирование государства?
– Может, если он продолжает жить по своим внутренним человеческим законам, если он всем своим существом демонстрирует бойкот вранью и воровству. Почему нечестно объявить взятку законной? Потому что честно – это когда все равны перед законом, а если бы взятка была узаконена, то перед законом были бы равны только те, кто способен заплатить. Честно – это когда закон для всех один. Неважно, сколько денег в кармане у убийцы, неважно, может вор заплатить взятку судье или не может, – он все равно остается вором.
– Народ виноват в том, что так происходит?
– Если в чем-то нужно упрекнуть народ, то только в том, что народ это все бесконечно терпит. Второе, что может быть еще хуже, – когда часть народа как бы с удовольствием подключается к беззаконию и начинает участвовать в этом, потому что видит, что оно побеждает, оно торжествует. В итоге люди сами же становятся жертвами, потому что они однажды они это допустили и поддержали.
