«Российских аналогов не знаю»
– Оборудование каких стран-производителей есть в лаборатории?
– На текущий момент с покупкой чего-либо американского возникают сложности, – отвечает Илья Буторин, работник лаборатории органического синтеза в Химико-Фармацевтическом центре УрФУ. – У нас постепенно взор уходит в сторону китайских поставщиков. Из того, что уже есть – Америка, Швейцария, Германия. Не могу сказать по поводу российских аналогов.
То же самое сообщает и Гусейн Садыхов, сотрудник из лаборатории при Уральском отделении Российской академии наук. Он показывает видеообзор недавно построенной в Сингапуре лаборатории, указывает на приборы из видео – вот, например, немецкая мешалка с магнитами. «У меня уже глаз навострен, я легко могу узнать, что тут какое. Российских аналогов не знаю», – поясняет Гусейн.
Ученый проходил стажировку в США, там почти все оборудование, реактивы, стекло производится внутри страны. «Я помню, мы работали [в США], в начале недели заказал, в конце недели уже у меня есть. Тут [в России] мы заказываем, через полгода, может, тебе повезет», – объясняет он. Оборудование заказывается через посредника, что повышает стоимость и время ожидания поставки.
Что делать в этом случае? Один из возможных вариантов – собрать прибор самостоятельно.
Сейчас Гусейн занимается сборкой вакуум-аргонной линии для работы с влагочувствительными, пирофорными соединениями. Для нее необходимы трубки с тефлоновым покрытием, но в России они не производятся, поэтому сотрудники стараются найти иной выход.
Ученый смеется: «Давайте силиконовую трубку буду брать». Такое тоже работает, но при условии частой замены из-за меньшей износостойкости.
Стоит сказать, что практика «собери аппарат сам» встречается не только здесь. Виктор работает с керамическими материалами, используемыми в электрохимических приборах, и, проходя стажировку в лаборатории Португалии, по заданию вместе с коллегами собирал печь для измерений.
Журналы говорят: «Нет, мы вас не возьмем»
Публикация научных работ – одна из основных задач в лаборатории, причем очень дорогая по затраченным усилиям и времени: работа над одной публикацией может длиться больше года, не считая рецензирования и правок редактора.
Гусейн показывает свою статью: «Мы указали в ней только 12 условий, а там было отработано примерно 50, получено около 70 соединений. Мы потратили три месяца ежедневных испытаний, чтобы найти оптимальный выход 71%. Причем случайно обнаружили. Мы сначала порадовались, а потом поняли, что это значит. Когда мы показали это профессору, она взяла эти 70 синтезов – пуф! В мусорку. И, о боже мой, мы заново это делали, – ученый смеется. – Ты можешь каждый день ставить огромное количество опытов, и результат – ноль. Да, полезный ресурс для будущего, но по факту это был опыт в никуда».
Количество нужного времени, естественно, колеблется в зависимости от объема работы. Илья Буторин объясняет, что это зависит от типа научных публикаций: будет ли это статья (article), короткое сообщение (letter) или обзор (review), работа над которым действительно может занимать много времени.
Однако российским авторам сейчас сложнее получить разрешение на публикацию. Например, «Elsevier» – крупнейший научный издательский дом мира: несмотря на заявление издания о том, что они находятся вне политики и рады любым авторам, «Elsevier» в то же время оставляет право решения о публикации самому журналу. Если редактор не захочет опубликовать – он этого не сделает.
В лучшем случае, российские работы встречают необычно строгое рецензирование. «Смотрим на работу [иностранных авторов], там либо написано чуть ли не “просто поверьте нам, что это так работает”, либо не описан критически важный процесс, куча опечаток, в том числе в химических схемах. Работа причем успешно проходит рецензирование в хороших журналах, – удивляется Илья Буторин. – Аналогичные работы, которые мы пытаемся публиковать, не проходят: чуть ли не до точек, запятых придираются».
Если не берут в иностранные издания, почему бы не публиковаться в отечественных? Дело в том, что наука сейчас не может быть не международной.
«Большинство рейтинговых журналов – англоязычные. У нас есть база данных для химических веществ, спустя время соединения из твоей статьи попадают туда. А если это российский журнал, то об открытом соединении вряд ли кто-то узнает», – объясняет Гусейн.
Этот же момент описывает и сотрудник ХимФармЦентра: «Публиковаться чисто в российских журналах, не имеющих перевода на английский язык, смысла нет. Мы ограничиваем себя, не показываем мировому сообществу, что у нас выполнена какая-то крутая работа».
«Жарко в халате»
Другие пункты техники безопасности также не всегда совпадают с реальностью. Яркий пример – перчатки.
«Ты должен находиться в перчатках, руки потеют, а перчатки очень часто менять надо. А ты их сам закупать будешь что ли? Институт не предоставляет, а покупать не хочется», – поясняет Виктор.
Базис нарушений зачастую связан с неудобством формата «жарко в халате». На самом деле, большую часть правил люди выполняют, потому что понимают – это их жизнь, ведь химическая лаборатория – не самое безопасное место.
В лаборатории в США, где Гусейн проходил стажировку, ему рассказали об инциденте: было лето, жарко, поэтому работавшая девушка не стала надевать халат (в лаборатории они химостойкие). Ей нужно было взять шприцом 50 мл вещества, которое при контакте с кислородом сразу же воспламеняется. Поршень шприца выпал, и она сгорела заживо.
«Когда я первое время работал [с похожими веществами], у меня руки тряслись, – говорит Гусейн. – Страшно понимать, что все эти вещества с виду кажутся безопасными, но только пока они закрыты. Когда их открываешь, они представляют огромную угрозу».
По словам ученого, мало какая лаборатория способна идеально пройти проверку. Конечно же, есть минимальные требования, которые ни в коем случае не должны быть опущены. Допустим, если тяга не работает, то работа с растворителями запрещена.
«Гексан повреждает нервные окончания, а дихлорметан – это канцероген и мутаген. У них температуры кипения довольно низкие, испаряются на раз-два. Я по возможности отказываюсь работать с бензолом, так как это канцероген и из тела не выводится».
Работникам химической отрасли приходится мириться с риском для здоровья. Виктор работает с никелем, включенным в официальный список канцерогенных веществ. «Все удивляются. У меня, видимо, организм к никелю устойчив, на протяжении многих лет работаю, и все в порядке, – говорит он. – А кто-то два года поработает, и у них появляются проблемы со здоровьем. В основном кожные заболевания, псориаз и подобное».
Вообще профессиональные заболевания среди ученых-химиков – не редкость. По данным Роспотребнадзора за 2022 год, вредные химические факторы занимают третье место по неблагоприятному воздействию на сотрудников (17,76%), и цифры только растут: в сравнении со статистикой 2021 года, эта доля увеличилась на 120%.
«Мама, ты что, волшебница?»
Ученые, разговор с которыми вложен в материал, – оптимисты, и оптимизм этот поразителен.
«Мне интересно узнавать что-то новое. Нет каких-то мечтаний, что я завтра сделаю что-то, что вылечит кучу людей, – объясняет Илья. – Просто удовольствие от того, что открываем новое».
Илья не видит смысла работать только за деньги. Работа в науке предполагает постоянный контакт с коллегами, оказание взаимовыручки, что, конечно, в оплату не входит. Если человек идет лишь за деньгами, в лаборатории он надолго не задержится.
«Мне мама в детстве показала эксперимент, – рассказывает Гусейн. – Она смешала лимонный сок и соду, получился такой извергающийся вулкан. А я был маленький, меня так поразило: «Мама, ты что, волшебница?» И я очень хотел стать волшебником. Сейчас я все еще ощущаю некоторую магию в науке. Я показывал некоторые эксперименты младшему брату, он назвал меня волшебником. Можно сказать, что моя мечта сбылась».
Гусейн в химии более 10 лет. За это время многие явления потеряли свою магию и стали понятными с точки зрения науки. Но он старается отвлекаться: «Смотришь на салюты и борешься: нет, это красивые огни, никаких реакций!».
«Я человек аскетичный, мне много не нужно, – признается Виктор. – Меня мотивирует именно то, что я чем-то важным занимаюсь. Как бы общество плохо сейчас к ученым ни относилось, они потом вспоминают: «А, да! У нас же есть наука».
Виктор уделяет внимание финансированию – порой его не хватает, и, чтобы получать деньги на исследования, нужно напоминать о себе. «Если ты молча будешь сидеть и ждать, что тебе просто кто-то выдаст дополнительные ресурсы, – не выдадут. Нужно всегда доносить мысль: «Дайте денег! Мы – наука ваша, если что, российская».
